19 апреля академику Андрею Петровичу Ершову исполнилось бы 74 года. Сегодня мы хотим сегодня представить его поэтическое творчество.
В книге К.Е. Левитина "Прощание с АЛГОЛом" (Москва, издательство "Знание", 1989 г.) Андрей Петрович рассказывает о том, как он начал писать стихи.
...Мне и самому было бы интересно узнать, каким образом моя нынешняя тяга к стихотворчеству связана с основной моей увлеченностью, то есть работой. Но чисто хронологически дело происходило так. Я не раз бывал в Амстердаме - там живет Аад ван Вейнгаарден, создатель АЛГОЛа-68, один из крупнейших в мире специалистов в области программирования. У нас было много совместных работ. И всякий раз я навещал один книжный магазин, "Атена", в котором продаются не только книги, но и разного рода изобразительная продукция, обычно модернистского толка. И вот в последний раз, осенью 1981 года, приехав на международную конференцию, специально созванную в связи с тем, что профессор ван Вейнгаарден уходил на пенсию, я увидел там необычный плакат - он отличался от всех остальных тем, что на нем было не изображение, а стихотворение. Я подошел поближе. Называлось стихотворение коротким словом "If". Это было "Если" Киплинга, стихотворение, до этого мне не встречавшееся. Я его прочитал, и впервые в жизни стихотворные строки произвели на меня такое сильное и прямое действие. Я, конечно, тут же купил этот плакат, привез его в Новосибирск и, чувствуя, что не могу с ним расстаться, повесил на стенку своей библиотеки. Каждый день я проходил мимо него по нескольку раз. Сначала я его с удовольствием читал, потом выучил наизусть, затем стал размышлять о нем, а после и вообще начал испытывать некое странное беспокойство. Спустя какое-то время я понял, что меня тяготит невозможность выразить эту систему мыслей словами родного языка, того, что образует твою сущность, твою натуру. Я позавидовал поэтам и переводчикам, которые обладают такой способностью, и вспомнил, как несколько лет тому назад мне до смерти понравилась одна очень хорошая, хотя и чуть сентиментальная, американская песня о чувстве человека, приезжающего к себе домой на родину. Я тогда чисто платонически лязгал зубами, но по-русски спеть ее не мог, И вот теперь я уж не знаю, как оно получилось - то ли я себе дал задание, то ли оно как-то начало бродить само,- но в какой-то момент я вдруг ощутил, что у меня под руками две строфы. Я их повторял и повторял: "Когда ты держишься, а все в слепом смятенье теряют голову, кляня тебя за это..." И чувствовал, что начало у меня сложилось.
А дальше началась совершенно невообразимая по гамме переживаний работа. В общем, теперь я уже просто не мог не пытаться сделать перевод этого стихотворения. Первым человеком, которому я его прочитал, была моя дочь. Она сказала: "Стих хороший". Потом я его рискнул показать сотруднице нашей библиотеки, мы с ней вместе работали над переводами научной литературы. Ей стихотворение тоже понравилось. И потом всем, кому я ни показывал, оно нравилось.
И вот однажды я решился прочитать его вслух ребятам, школьникам, с трибуны. Это получилось само собой: мне задавали разные вопросы, а когда спросили, какое мое самое любимое стихотворение, я ответил, что в данный момент - то, что я сам перевел. И тут, на этой встрече, выяснилось, что у нас в Академгородке есть еще один человек, который, как и я, перевел "Если..." Киплинга,- Александр Данилович Александров. Академик Александров, один из крупнейших наших математиков - человек, которого я давно и глубоко уважаю. Я понял, что оказался в хорошей компании. Потом я показал свой перевод Игорю Васильевичу Поттосину, большому книголюбу, знатоку поэзии, тому самому, что подхватил из моих рук знамя трансляторов - программ, переводящих с языков программирования на машинные языки. Он прочел мой перевод и сказал: "Я знаю несколько переводов этого стихотворения. Но ваш - интереснее многих". Мы с ним стали сличать те, другие, с моим. Выяснилось, что у меня есть одно отличие. У Киплинга стихотворение кончается "You'll be a man, my son", и все переводчики перевели как "Ты станешь человеком, сын мой". А я понял, что гораздо правильнее - "Ты станешь мужчиной".
Когда всю жизнь, не потеряв минуты доли,
Отдашь ты покорению вершин,
Твой будет щедрый мир и - более -
Мужчиной станешь ты, мой сын.Ведь речь в стихотворении идет именно о том, что называется закалкой мужского характера.
...Да, потом были переделки. Некоторые люди говорили мне - вот так не могло быть у Киплинга, он не мог такие смиренные слова сказать. Меня это сильно задевало. Я уходил, полмесяца переделывал, работал над строфой - это была уже настоящая техническая работа.
Следующим, кому я показал свой перевод, был Святослав Сергеевич Лавров. Он мне прислал очень смешную цитату из ершовского "Конька-горбунка", а в качестве вызова - стихотворение английского пейзажного лирика сэра Альфреда Тенинсона, которое так и называлось "Песня поэта":
На землю дождь упал, и встал поэт,
Покинул город, встретив солнца луч,
Пшеницей спелой ветер шелестел,
Волною проносилась тень от туч.
Поэт нашел себе укромный уголок
И там пропел природе новый стих,
И лебедь, слушая, прервал полет,
И жаворонок в поле стих.
Забыла ласточка, что мчалась за пчелой,
Змея застыла в глубине ветвей,
И ястреб замер, клюв в пуху подняв,
Не выпуская жертвы из когтей.
Подумал соловей: "Я много пел,
Но лучше этой песни все же нет:
Она являет нам грядущий мир,
Укрытый под глубокой толщей лет".Этот перевод у меня сложился за один вечер. Потом я уже стал оглядываться, как охотник, попавший в лес, богатый дичью. Залез в Шекспира, открыл наугад и попал в 66-й сонет. Перевел:
Устал смертельно я от жизни неприглядной,
Где почитаем прирожденный плут,
И нищета обобрана злорадно,
И истину банальностью зовут.
Я вижу злоупотребление добром,
Способность под пятой у сумасброда,
Цензуры власть над праведным пером
И веру, отнятую у народа.
Хвалой постыдно ложь одарена,
Невинность втерта в грязь распутством,
Безвольем сила разоружена
И ошельмовано искусство.
Нет, нету сил терпеть все это вновь!
Но как оставлю я тебя, моя любовь?Сонет оказался знаменитым - у него была еще более богатая переводческая история. Я тут же сличил то, что у меня получилось, с переводами Маршака и Пастернака. У меня был просто соревновательный азарт. Пастернак лучше перевел. Он сохранил форму, у него каждая строка начинается с "И" и последовательность фраз та же, что у Шекспира. А я не сумел соблюсти последовательность фраз оригинала и не смог все начать с "И".
Но это все были переводы. А потом я стал соображать: а почему у меня вообще получаются стихи?? Я понял, что оригинал дает мне ритм и мысль. Тогда я подумал: а если покопаться у себя в голове и найти хорошую мысль, то ведь и ее я смогу выразить стихами. И в январе этого, 1983, года мне пришла в голову идея, очень, правда, странная - про крест, который несет каждый ученый, стремящийся сделать что-то новое в науке.
Это было первое мое собственное стихотворение - "Неведенье". Когда оно у меня получилось, я понял, что теперь сижу на крючке, деться мне некуда. Тогда я стал соображать, как мне жить дальше. У меня было, в сущности, два источника импульсов, чтобы размышлять на поэтические темы. Во-первых, отношение к близким людям - так появилась чуть ли не половина моих стихов. И второй - это выношенные мысли, то есть какие-то старые впечатления или воспоминания, или то, что сопровождает тебя всю жизнь, но ищет некоего словесного оформления. ...Нет, я не чувствую у себя особого стремления к эксперименту с формой. Главное - это отображение той мысли, которая меня одолевает. С удовольствием обнаружил, что, кажется, никому не подражаю.
...Кое-какие теоретические соображения у меня, конечно, есть. Я придумал две метафоры, одну из которых особо ценю: стихотворение - это скульптура мысли, то есть это мысль, выраженная в такой форме, что ее можно разглядывать, которая существует сама по себе, у которой есть структура, членение. Поэзия - фиксация мысли, при этом гораздо более содержательная, чем просто запись этой мысли в виде прозы, именно потому что ритм, рифма придают ей какое-то членение. А другая метафора: поэтическое творчество - это горячее литье. Форма стиха существует как бы сама по себе, потому что подсознательно ты уже впрягся в какой-то ритм, размер и тебе хочется заполнить это пространство своими мыслями. И лишь когда форма и содержание стихотворения становятся неразделимыми, оно наконец рождается на свет.
...Нет, много работать над стихами у меня не получается: два-три в месяц - не больше. Все-таки это не мое основное занятие. Но радости они приносят мне много и главному делу жизни, таким образом, сильно помогают.